Вчера мы с Катька Расторгуева наконец посмотрели спектакль «Три цвета. Абрикосовый» Ильи Мощицкого, о котором уже не первый месяц нужно написать в блог ПТЖ.
Писать в ПТЖ очень ценно, а материала для этого здесь не так много, поэтому случай упускать не хочется.
Однако я не знаю, как быть.
Дело в том, что если не лукавить на счёт спектакля «Три цвета. Абрикосовый», то мне хотелось бы А). Говорить на неудобную тему Б). Говорить не о театре В). Говорить на тему, которая важна для меня, как для человека, строящего отношения с Арменией — и которая ващет побоку тем, кто отношений с Арменией не строит Г). Вступить в область, так сказать, смелых предположений — то есть нагло утверждать многое, в чём я не могу быть точно уверена.
Настоящий театровед всего этого избежал бы, углубившись в профессиональный анализ драматического текста. У меня, как ни жаль, для такого нет компетенций, то есть я могу говорить только о том, что вижу.
Что я вижу — вижу, что работавший в России режиссёр решил сделать с армянскими артистами спектакль, в котором они делятся своими личными, наиболее волнующими их историями.
С российскими актёрами такое, как правило, у всех получается. Наши актёры специально обучены открываться, у них там, извините, молния вставлена. И вот мы можем видеть, как это получилось с армянами.
Абрикосовый, вынесенный в название спектакля — циранагуйн — цвет, которым армянский флаг отличается от нашего триколора.
Для меня спектакль Мощицкого смотрится спектаклем про разницу между нами и армянами. Для меня получился спектакль, в котором я вижу, что люди, среди которых мы поселились — прекрасные инопланетяне.
Слабость моей аргументации в том, что я, во-первых, не видела подобные спектакли Ильи Мощицкого с российскими актёрами (кроме летнего «Черешневого сада», о котором писала в журнал) и знаю их только по рецензиям, а во-вторых — в том, что я ещё не видела этих армянских актёров в других спектаклях и не знаю, какие они бывают в привычном для себя режиме актёрского существования.
Но моё наглое предположение в том, что с армянами всё такое априори не может работать.
Знаете, кого напоминают мне армяне вообще? Профессора из «Заводного апельсина» Кубрика. Которого Алекс сделал парализованным вдовцом, и который потом подобрал Алекса и лечил его (ради общественного блага), ни словом, ни намёком не выдавая своих чувств. Только когда Алекс переламывается (что было необходимо для его спасения) и катается по полу от боли, мы видим глаза этого профессора, тихо и яростно наслаждающегося страданиями спасаемого им ненавистного врага.
Вот такие армяне. Ошибается тот, кто считает их нацией весёлых и лёгких балагуров-гедонистов, как я когда-то.
Если меня попросят назвать одну отличительную характеристику армян, я скажу — воспитание. Это ужасно хорошо воспитанные люди, спокойно знающие, какие у них ценности и как дОлжно. Такт, чистота, внимательность к потребностям других, автоматическое соблюдение нравственных правил. Подлинная скромность. Стыд — тот, который божий стыд, а не который испанский.
В спектакле формально заявляется открытость и прозрачность — прозрачные экраны, демонстрация закулисья вплоть до туалета, да и актёры всё твердят, что никогда не видели друг друга такими открытыми и беззащитными. Типа сейчас мы покажем, как мы устроены. Но…
Представим, что чистую порядочную девушку попросили раздеться. После долгих уговоров она застенчиво снимает платье, и, краснея, стоит перед нами, вся такая беззащитная… в своём нижнем чистом белом платье. Ёб. Твою. Мать.
Что личного расскажут праведные и правильные люди? О любви к родителям и детям, о долге перед Родиной, об увлечении своей профессией, о страхе за экологию, а ещё об удовольствиях, дозволенных — от вкусной еды (очень простой!), от музыки и пения, от созерцания природы… сука нахуй бля.
Всё это не фальшиво. Они не лгут и не кривляются. Просто на том уровне, который они технически могут обнажить — только гармония, и никакого внутреннего конфликта. Стриптиз до чистого белого исподнего. И даже то, что они смогли рассказать — даже и это было, кажется, им нелегко.
Судя по «Черешневому саду», Илья Мощицкий замечательно знает, как обнажать внутренний конфликт и все уродства даже в самой благостной и няшной с виду ситуации. И очень умеет построить сторителлинговую миниатюру так, чтоб она обжигала кипятком. Предполагаю, что если он продолжит работать с этими артистами в таком ключе, им станет проще. Это ведь первый такой опыт, как я понимаю.
Вот, одна девочка-актриса рассказала, что может быть жестокой — как играла с маленьким козлёнком, которого привезли в дом для принесения ритуальной жертвы, и специально потом встала пораньше, чтоб наблюдать, как его закололи. Правда, не смогла сказать, что хотела этого сама — там у неё типа есть маленький невидимый человечек, подталкивающий её к подобному любопытству. Но всё-таки начало положено.
Могу ещё отметить, Катя подтвердит — вокруг нас в зале сидели зрители-армяне (спектакль на армянском с субтитрами), и они смеялись и плакали, и им, наверное, не казалось, что артисты чего-то недоговаривают.
Вот интересно, если актёры в следующем подобном спектакле раскроются побольше — не будет ли это ту мач для армянского зрителя, не превратятся ли они в неких парий и отступников от правил.
Грустная эгоцентричная мысль, которую мы принесли с этого спектакля — Боже, неужели принимать и «прощать» русских сегодня могут лишь настолько праведные, практически стерильные люди?
Ещё последнее, что скажу — мне случалось когда-то встречать подобные опыты у европейцев. Там было всё очень благополучно с эксгибиционизмом — они легко откровенничали о своей физиологии и том, что её затрагивало, но при этом парадоксально ощущалась ничуть не меньшая стерильность, чем здесь.
Всё-таки русское искусство, избаловавшее нас, с обязательной правдивой и внятной рефлексией художника, с настоящей безжалостностью его к себе — очень особенный феномен. Те, кто считают, что оно должно быть «отменено» — ну, пусть живут безмятежно.
(Фото чужое)
